«Боги дадут тебе все необходимое в должное время. Задача проста — дождаться избранного богами мгновения».
Принцип выбора испытания для послушников был одной из самых больших тайн монастыря. Те, кому не удавалось справиться с заданием, немедленно покидали монастырь, но те немногие, кто с честью проходил испытание, на много лет — или десятков лет — уединялись, чтобы полностью предаться учению. Разумеется, с младшими товарищами они после этого общаться не могли.
Тем не менее о правилах испытания ходили кое-какие слухи.
Помимо одного вида оружия — Микулов, разумеется, выбрал кистевой клинок — послушникам разрешалось взять с собой одну мантру, начертанную наставниками на свитке. Мантра могла быть любой, но как Микулов ни старался, он не мог ни на чем остановить свой выбор. Каждую ночь он ворочался, пытаясь отыскать в недрах уставшего рассудка постоянно ускользающий ответ.
«Что мне нужно, чтобы выжить?»
В конце концов, к выбору его подтолкнуло не здравое суждение, но страх.
Когда он предстал перед всеми наставниками монастыря Плывущего Неба, перед ним разложили множество свитков. Солнце еще не взошло, и мантры поблескивали в свете факелов. Некоторые свитки были очень объемными, другие же — едва больше его мизинца, а третьи были богато украшены и скреплены изящными печатями.
— Целью твоего испытания, — говорил Веденин (разумеется, стращать Микулова должен был именно он), — будет доказать решимость вверить свое оружие, свой ум и свой дух воле богов; чтобы возложить жертву на их престол, а не на свой.
Ухмылка на притворно кротком лице говорила о том, сколь сильно он сомневался в успехе послушника.
Когда Микулов замешкался, он ощутил на себе осуждающие взгляды наставников, но в то же время за стенами монастыря его ждало множество угроз и пугающая неизвестность. Засомневавшись, он взял мантру, показавшуюся тогда наиболее полезной — мантру исцеления.
Вместе с пергаментным свитком ему вручили бумажный конверт, скрепленный восковой печатью с гербом монастыря. Указание было совершенно четким: открыть конверт через семь дней, проведя неделю в молитвах и медитации, чтобы подготовиться к тому, что его ждет. Лишь на заре восьмого дня можно было сломать печать, чтобы получить дальнейшие распоряжения.
На рассвете Микулов покинул обитель. Повинуясь внутреннему голосу, он отправился на восток, вглубь гор, окружавших Ивгород. С собой у него был лишь свиток и конверт, а также кистевой клинок в ножнах на бедре. Так как всю неделю ему предстояло поститься, он не взял с собой еду. Водой он тоже себя не стал обременять, ведь тому, кто не найдет способ утолить жажду, нечего и мечтать о том, чтобы достичь мудрости монахов монастыря Плывущего Неба.
Если не удастся найти воду в течение первой недели, то так тому и быть. Он потерпит неудачу — или просто умрет — задолго до того, как услышит глас богов, не говоря уже о том, чтобы исполнить их волю.
Неделя началась тихо и спокойно. Микулов первым делом занялся поисками источника воды, и поэтому пошел к череде крутых холмов, на которые долгие годы смотрел из окон общей спальни послушников. Далеко на юге эти холмы уходили к подножию Кольских гор. Он был уверен, что на склонах удастся найти ручей, хотя единственным для того основанием было знание, что вода всегда стремится от высот к низменностям.
Он вспоминал, как наставники учили, что боги говорят с верующими, способными прислушаться к голосу знаний, инстинктов и интуиции. Его предположение подтвердилось: у подножия одного из холмов тоненький ручеек спускался по груде булыжников к маленькому пруду с темной, но прозрачной водой. Микулов был благодарен провидению за этот дар, и потому пил большими глотками, чтобы утолить жажду после долгого дня и подготовиться к предстоящей неделе. Хорошо, что воду удалось отыскать так быстро: под палящим летним солнцем вода была просто необходима для выживания, и без нее об испытании можно было бы забыть.
Микулов решил поискать вблизи пруда какое-нибудь укромное место, ибо надлежит быть благодарным богам за их щедрость.
Он знал, что в горах темнеет очень быстро. Вскоре он набрел на участок довольно мягкой земли, скрытый под скалистым выступом. Это место он тоже счел божественным даром и поэтому прочел благодарственные молитвы, прежде чем лечь и отдохнуть.
Очнувшись ото сна, он еще раз продумал свой ежедневный распорядок на эту неделю. Он пошел к пруду и помылся, очистив себя от дорожной пыли. Стоял самый жаркий месяц в году, и жара не спадала даже ночью. Тело покрывалось потом, даже если не приходилось прикладывать какие-то усилия, а Микулову хотелось всегда быть чистым, обращаясь к богам. Стоило заре забрезжить на горизонте, как он входил в воду и погружался с головой. Микулов задерживал дыхание, насколько мог, не переставая молиться о том, чтобы боги сочли его достойным. Каждый раз как над землей вставало солнце, он омывал свое тело и возобновлял молитву.
Он думал провести эти дни в задумчивом молчании и мире. Микулов не ощущал ни малейшего волнения — не нужно было ни превозмогать трудности, ни драться с опасными зверями. Пребывая в одиночестве, он не говорил ни слова.
Увы, спокойствие его было нарушено. К нему явился Гачев и вел себя, по обыкновению, крайне шумно.
К полудню четвертого дня, в разгар невыносимой жары, бывший послушник заговорил с Микуловым. Тот взял за правило не уходить далеко от своего укрытия. Даже когда солнце достигало зенита, скалистый выступ в течение многих часов защищал от палящих лучей. Кроме того, рядом было много воды. Микулов понимал, что чем дольше он пробудет под прямыми лучами солнца, тем быстрее иссякнут силы. Он покидал тень только по необходимости и сразу шел к пруду, чтобы восполнить потери воды за день или за ночь. Несмотря все предосторожности, Микулов вскоре ощутил легкие последствия обезвоживания.
Стоило ему усомниться в успехе, как он услышал чей-то насмешливый голос.
— С чего ты решил, что у тебя выйдет то, что не вышло у меня?
Микулов открыл глаза и выглянул наружу из своего тенистого укрытия. Напротив того места, где Микулов устроил свою стоянку, прямо под палящими лучами солнца на земле распростерся Гачев. На нем была та же одежда, что и в день, когда он покинул монастырь. Он совсем не изменился. Как, проведя столько месяцев в горах, он умудрился не порвать тунику, не пораниться и сохранить себя в чистоте? Но Гачев лишь лежал на земле, будто жар солнца лишь успокаивал его, и время от времени поглядывал в сторону Микулова.
— Когда я только тут очутился, мне тоже пришлось несладко. Я был уверен, что навсегда лишился радости. И все же я вновь научился смеяться, наблюдая за другими дураками, которые надеялись прожить в этой жуткой глуши несколько недель. — Он посмотрел на Микулова, озабоченно приподняв бровь, а затем добавил: — Да уж, посмеялся я от души.
Микулов от удивления чуть было не заговорил.
Он не давал обета молчания, но, согласно учению, лишь в тишине и покое можно услышать речь богов. Поэтому Микулов прикусил язык и не ответил на издевку. Он лишь смотрел на Гачева, этого мальчика, который должен был быть мертв. Глаза щипало от стекавшего со лба пота.
Этот действительно был Гачев? Или ему просто привиделось? Учитывая, что подобравшийся совершенно незаметно послушник ни капли не изменился со времен ухода из монастыря, Микулов счел его плодом своего воображения, фантомом, вызванным жарой и одиночеством.
Когда Гачев снова заговорил, в его голосе не было насмешки, а слова пробудили настолько глубоко сокрытый в сердце Микулова страх, что тот буквально оцепенел.
— Все мы обречены на неудачу, — категорично сказал Гачев. — Ни один послушник никогда не приходил испытание до конца. Это ни у кого не получится.
Голод, который больше всего мучил его в эти дни, уступил место душераздирающим сомнениям, и насмешливые ремарки Гачева лишь усугубляли терзания Микулова. Намеки Гачева, которые тот не уставал повторять, лишь распаляли желание Микулова сломать печать и пройти испытание раньше срока, а, может, даже порвать бумажный конверт, не распечатывая. Микулов начал заходить все дальше от своего укрытия у пруда, но Гачев не отставал от него ни на шаг, с горечью насмехаясь над стараниями постящегося послушника.
За это время глумление Гачева и сомнения породили в уме Микулова массу домыслов, казавшихся ему весьма правдоподобными. Наставники монастыря Плывущего Неба никогда не продвигали молодых подопечных младшего ранга; послушники так и не становились монахами. В конце концов, наставники были чрезмерно избирательны в выборе своих будущих братьев. Когда смиренные послушники заканчивали свое обучение, их использовали лишь как дармовую рабочую силу, пока они не становились обузой для общины. Тогда их посылали на смертельно опасные испытания, а их места занимало новое поколение доверчивых верующих. Неужели именно так на протяжении многих веков обстояло дело в монастыре Плывущего Неба?
Микулов понимал, что просто убежать от страхов не получится и что его ум находит тревожные знаки и заговоры, которых на самом деле нет. Он стремился развеять свои сомнения, вспомнить кого-то из сирот, кто с честью прошел испытание, но не смог. Было сказано, что тех, кому удалось преуспеть, разлучали со своими бывшими братьями, чтобы их не отвлекали от сложного обучения, которое и было для них наградой.
Измышления Гачева казались вполне разумными.
— Ты глуп, Микулов, — говорил он. — Ты горделив, вспыльчив и слаб. Так тебе не стать монахом. Ты лишь протопчешь себе дорогу прямиком в безымянную могилу, где тебя уже ждут твои братья.
Зловещее замечание напомнило Микулову о том, как Веденин часто предрекал ему, что он опозорит и себя, и своих товарищей. Микулов, как и раньше, решил не поддаваться отчаянию. Он вновь обратил внимание на ничуть не изменившийся облик Гачева и на то, что в его речи эхом отдавались слова его сурового наставника. Мишенью их упреков стал самый сильный страх Микулова: не смерть, но позор перед ней. Мальчик, собиравшийся стать монахом, вновь рассудил, что Гачев был лишь плодом его воображения, эфемерным спутником, напоминавшем о том одиночестве, что он испытывал в горах во время недельной подготовки к испытанию.
«Его насмешки — голос моих страхов».
Наступил последний день; Микулов старался не слушать издевок. Гачев насмехался над его стараниями, но Микулов твердил себе, что тот не более чем химера, порождение тягот бдения, боли и крупиц сомнения в душе. К вечеру седьмого дня Микулов окончательно уверил себя, что Гачев не более чем назойливое видение.
Но это видение спасло ему жизнь.
Чем сильнее Микулов жаждал наступления следующего утра, когда он сможет вскрыть скрепленный воском конверт и узнать, что делать дальше, тем больше ему хотелось приблизить судьбоносный момент. Он решил встретить рассвет на вершине горы, которой первые лучи солнца коснутся раньше, чем подножия. Хотя впереди ждал тяжелый подъем по скалистым склонам, ему показалось, что дело того стоит, ведь он сможет избавиться от мук неизвестности на несколько минут раньше.